На самом деле его не забудут никогда. Даже после смерти. Могилу придется перенести на другое кладбище, подальше от любопытных туристов. Виллу, где он жил, комнаты, в которых ночевал, бары, в которые заглядывал, – все это превратят в музеи. Ему не укрыться. Кто бы знал, что это значит – все время быть зверем. Зверем, на которого охотятся. Зверем, которого запирают в клетку. Зверем, на которого приходят поглазеть. Зверем, из которого сделают чучело...

Аль Капоне. Легенда, с которой наш мир не расстанется во веки веков. Это легенда о страхе и силе, о безжалостных глазах и белых руках, отсчитывающих деньги и человеческие жизни. Хорошие времена Фрэнки Йейл, его лучший друг и первый наставник на гангстерской дорожке! Казалось, они с ним одной крови. И дело не в том, что оба итальянцы, это как раз сомнительно. Фрэнки был с юга Италии, из Калабрии, это особая порода. Недоверчивый. Хладнокровный. А Капоне родился в Нью-Йорке и никогда не видел итальянских берегов, но темперамент получил от отца-итальянца. Вспыльчивость, необузданный нрав. И первое свое убийство совершил из-за сущей ерунды, вскоре после того как вступил в уличную банду Фрэнки.

В каком-то отеле они играли всю ночь в карты с местными шулерами, и Аль, начисто проигравшись, за дверью подловил удачливого игрока, приставил к его груди пистолет и потребовал вернуть деньги. Тот согласился, но черт его дернул пробормотать: «Что ты делаешь, ведь я тебя знаю!» Угроза? Или жалоба? Капоне не стал уточнять, он нажал на курок.

С тех пор говорили, что ему легче отправить человека на тот свет, чем выпить чашечку утреннего кофе. Глупые рассуждения! Он, как и Фрэнки, никогда не убивал просто так. И в те времена, когда они были вместе, страх, который наводила «черная» банда Фрэнки на Нью-Йорк, множился десятикратно. Хорошие были времена для бизнеса! Увы! Все хорошее быстро проходит. Сначала произошел тот случай, после которого его, Капоне, стали называть Scartace. «Лицо со шрамом». Все из-за девчонки в одном из ресторанов Фрэнки, где Аль тогда работал вышибалой.

В тот вечер он был слегка пьян и не понял сразу, что искренняя похвала «Какая у тебя попка, малышка!» прозвучит слишком грубо. Погорячился? Ну нет. Все вокруг уже давно знали, каким бывает Аль, когда погорячится. Но тут не пришлось: брат той девушки погорячился первым и три раза полоснул его по лицу ножом. А потом испугался, узнав, что Капоне – человек Фрэнки Йейла, и сразу побежал к Массери, боссу всех нью-йоркских гангстеров. И Массери решил, что он прав, и запретил дырявить ему жилетку.

Но это была пустячная история, хоть и оставила на всю жизнь три шрама на щеке и дурацкую кличку, которую позднее выучили чикагские газетчики. Через пару лет в Бруклине с ним случилась история похуже. Они с Фрэнки уже три года воевали с ирландской мафией за контроль над портом. Война шла по неписаным гангстерским законам – без лиц, без имен. Догнала пуля, – увы. Попадались чаще всего мелкие сошки, мальчишки, которым поручали самые глупые дела. А он, Аль, уже был правой рукой Фрэнки, не кем-нибудь. И вот однажды вечером он сидел в баре посреди Бруклина и выпивал, когда дверь открылась и вошел этот ирландец. Кто знал, что это тоже «правая рука» Билла Ловетта, главаря ирландской мафии? И кто его просил прямо с порога начать говорить непристойности в адрес Капоне? У них и до револьверов дело тогда не дошло, Аль просто переломал этому типу все ребра. А наутро Фрэнки позвонил ему и сообщил, что ребята Ловетта ищут итальянца с тремя шрамами на лице. Очень серьезно ищут. Так серьезно, что забыли обо всех других делах. И лучше бы ему, Капоне, уехать на время из Нью-Йорка. Например, в Чикаго...

Город закона

Чикаго? Отлично! Там жил Джон Торрио, приятель Фрэнки и хозяин львиной доли местных публичных домов. Он взял Капоне под свое крыло, стал его новым боссом. Чикаго был особенным городом – совершенно беззаконным. Вернее, свои законы здесь диктовал нелегальный бизнес. И диктовал очень внятно. Например, в семидесятые годы XIX века в центре Чикаго, на улице Героя Гражданской войны капитана Билли Уэллса, все дома оказались сплошь заняты борделями, и жители района написали мэру гневную петицию, требуя навести порядок. Зачем осквернять память героя? Мэр удовлетворил просьбу – и переименовал улицу в Пятую авеню. На ней и оказался спустя полвека лучший публичный дом Торио, который Аль Капоне предстояло курировать.

С 1919 года Торрио стал вторым наставником Аль Капоне. Но – совсем другим наставником. Если Фрэнки научил парня из приличной семьи итальянского парикмахера метко стрелять и вести себя запросто с самыми последними нью-йоркскими подонками, то Торрио показал Аль Капоне путь наверх. Туда, где курят дорогие сигары и обсуждают оперных певичек. Не просто было совместить эти умения, мало кому удавалось такое. Капоне – удалось. Не прошло и года, а он уже насвистывал под нос что-то из классических опер и изящно носил фрак. Пистолет при этом лишь немного оттягивал карман...

Но наступил 1920 год, и сухой закон все поставил вверх тормашками. Чикаго и так был под завязку набит нелегальным бизнесом: проституцией, игорными домами, казино. Все это казалось просто немыслимым без глотка-другого хорошего виски. И вот теперь выпивка становилась основным украшением злачных мест! Впрочем, не стоит преувеличивать: где-где, а в Чикаго к сухому закону власти отнеслись с должным пониманием. Никто пока не закрывал питейные заведения, с их вывесок просто убрали рекламу спиртного. Но ведь само спиртное хозяевам баров и пивнушек нужно было где-то покупать! Для этого в городе и были такие люди, как Торрио и Аль Капоне. Они скупали закрытые пивоварни и винные заводы в пригородах, давали взятки кому нужно, нанимали рабочих и запускали подпольное производство. Но если бы это делали только они! Все чикагские гангстеры словно с цепи сорвались, когда поняли, что порция виски подорожала в десять раз. Особенно непредсказуемо вел себя глава «сицилийского союза», босс всех чикагских гангстеров Джим Колозимо. Это был самый авторитетный в Чикаго человек, куда более уважаемый, чем сам мэр города. И он требовал, чтобы Торрио и Аль Капоне вошли с ним в долю.

В сущности, как говорил позднее Капоне, «денег здесь было так много, что хватило бы на всех». Проблема была не в деньгах, а в том, кто будет контролировать бутлегерский бизнес в Чикаго. Торрио и Аль были первыми – и не собирались отступать.

Тир

Телефонный звонок из Чикаго в Нью-Йорк. Несколько сухих фраз по-итальянски. Короткий ответ. Так начинались почти все серьезные дела Капоне. Чем серьезнее дело – тем короче разговор. Он обращался только к тем, кто понимал его с полуслова. И Фрэнки Йейл, который всегда считал себя кандидатом на место главы «сицилийского союза», охотно приехал в город на три дня. На третий день он заглянул на похороны Джима Колозимо и отправился на вокзал. Внутри гроба, под крышкой, лежало тело Колозимо вместе с двумя пулями, выпущенными из «кольта» 45-го калибра, и, прежде чем уйти, Фрэнки обнажил голову вслед своим безвременно почившим пулям. Убив Колозимо, Торрио и Аль Капоне нарушили шаткое равновесие между гангстерскими группировками. И в Чикаго зазвучали выстрелы...

Стреляли в тех, кто пригонял грузовики с контрабандным виски, и в тех, кто эти грузовики угонял из-под носа у конкурентов. Стреляли в тех, кто покупал спиртное у соседней банды, и в тех, кто отказывался покупать его у Капоне. Стреляли из всего, что стреляет. Из револьверов. Винтовок. Охотничьих ружей. Но самым надежным оружием у гангстеров считался дробовик: в узких переулках, где нет времени целиться, он давал нападавшему больше шансов. И в банде, которой теперь руководил Капоне, чаще всего использовали такое оружие. Но однажды на глаза ему попался автомат Томпсона (он тоже запросто продавался в те годы во всех американских оружейных магазинах). Из этого восьмикилограммового сооружения, в круглом магазине которого содержалось сто пистолетных патронов, мог стрелять даже слепой...

Слепой случай? Да, и он был на стороне Капоне! Когда спустя пару дней Аль вместе с тремя своими сообщниками погнался на машине Торрио за лимузином, в котором ехали два гангстера из враждебной группировки, состоялась первая проба автоматов. Капоне буквально изрешетил автомобиль пулями. Но вместе с гангстерами в салоне находился генеральный прокурор Чикаго, который ехал с ними пропустить рюмочку-другую. Знал ли об этом Капоне? Очень может быть. Так или иначе, именно прокурору досталась большая часть свинца. Это уже был скандал федерального масштаба, и мэр Чикаго торжественно объявил войну городской преступности. Никто тогда и не подозревал, что именно в этот момент в войне назван победитель. Им был сам Аль «Скарфейс» Капоне, потому что Торрио, на которого пали подозрения в убийстве прокурора, пришлось покинуть город и сдать все дела компаньону. Правда, дела эти буквально обжигали руки... За 1923 год в Чикаго произошло 23 заказных убийства. За 1924-й уже 64. В 1925-м их число перевалило за сотню. Все они были так или иначе связаны с бутлегерским бизнесом, и за большей их частью стояла банда Капоне. Казалось, гангстерской войне не будет конца, когда осенью 1926 года Аль неожиданно собрал всех – и врагов, и своих сторонников – в подпольном ресторанчике и произнес такую речь: «Мы превратили большой бизнес в глупую игру в войну. Пусть все прошлые дела считаются закрытыми. Никакой стрельбы, никакой мести!» Все понимали, что перед ними – хозяин города.

Возвращенные долги

А между тем в Нью-Йорке продолжалась борьба за власть между ирландской и итальянской мафией, «черной» и «белой» бандами. Но в канун 1926 года Капоне подписал мир и там – используя в качестве чернил ирландскую кровь. Ему представился отличный случай вернуть Фрэнки долг за его услуги в Чикаго. Начиналась эта история невинно, можно сказать, по-семейному. Приехав в Нью-Йорк, чтобы подлечить в одной из лучших американских клиник своего сына, Капоне не преминул под Рождество назначить встречу со своим старинным другом в клубе «Адонис», в том самом клубе, где когда-то работал у Фрэнки вышибалой. С «Адонисом» у Каноне было связано много воспоминаний. И плохих и хороших. Здесь он получил свои знаменитые шрамы на щеке, но здесь же заработал и первые деньги. Он достиг всего сам, «сделал свою жизнь собственными руками». И спустя много лет именно «Адонис» казался ему идеальным местом для встречи. Хотелось под Рождество вспомнить старые добрые времена, когда они по горло сидели в этой войне с «белой» бандой и каждую ночь, выходя на улицу, нащупывали в кармане револьвер...

Но накануне встречи до Фрэнки дошли неприятные вести. Главарь ирландцев, Билл Лоненгран, планировал совершить на клуб налет. Капоне это не смутило. Более того – казалось, что новость его обрадовала, и через полчаса он с
почти забытым юношеским азартом изложил Фрэнки свой план.

– Сделаем так: ты, Фрэнки, будешь просто играть роль статиста, сядешь за столик подальше в углу и станешь смотреть, что происходит. Остальное я беру на себя.

Остальное состояло вот в чем. Когда вечером люди Лоненграна подъехали к клубу «Адонис», на улице их встретил любезный швейцар, удивительно похожий на знаменитого Аль Капоне. Однако Лоненграна нельзя было так просто провести! Разве это возможно – Капоне, который работает швейцаром? Разумеется, он не поверил своим глазам и спокойно вошел в клуб. Швейцар последовал за ним. Ни о чем не подозревая, люди Лоненграна направились в сторону Фрэнки, когда свет вдоль стен в темном баре вдруг погас, и они оказались в единственном освещенном месте, прямо под люстрой. Тотчас из-за ширм вдоль стены вышли люди Капоне и открыли огонь. Лоненгран пытался спрятаться за массивным роялем, но пуля настигла его у самого инструмента, и он мертвым рухнул на открытую клавиатуру. Это был последний аккорд в той войне, которую вели в Нью-Йорке ирландская и итальянская мафия, – и автором этого аккорда вновь стал Аль Капоне...

Увы, это был и последний аккорд в их с Фрэнки дружбе.

Прошло совсем немного времени, и настала пора назначать нового третейского судью для гангстерских банд в Чикаго, председателя «сицилийского союза». Разумеется, им вновь стал человек Капоне, полностью подчиненный своему боссу. Фрэнки Йейл, давно уже претендовавший на это место, был в недоумении. Он понял, что Капоне не хочет подпускать старого друга слишком близко к большой власти и большим деньгам. И стал мстить ему на свой манер. Как зверь, который метит территорию.

Через Нью-Йорк в Чикаго, к клиентам Капоне, шли грузовики с контрабандным виски, и люди Фрэнки стали угонять каждый десятый из них. Это была не жажда наживы, а скорее жест неуважения. Фрэнки давал понять, что Аль может хозяйничать в Чикаго сколько ему захочется, но Нью-Йорк – совсем другое дело. Нью-Йорк – территория Йейла. Однако для Капоне больше не существовало никаких территорий, его территорией была вся Америка, а может быть, и больше того... То, что делал Фрэнки, он не простил бы никому из мелких гангстеров. Тем более он не мог простить это старому другу, своему первому наставнику. Ему пытались преподать урок? Что ж, тогда ученик должен превзойти учителя.

Говорят, Фрэнки Йейл был одним из самых метких стрелков в Америке. Говорят, он был одним из самых осторожных преступников, умело заметавших следы. Говорят, он чувствовал опасность за три квартала. Мало ли что говорили – пока не заговорили автоматы людей из банды Капоне. Последнее слово, как всегда, осталось за ними. На похороны Йейла Капоне прислал огромный венок из белых роз, перевязанных лентой. На ленте была очень короткая надпись, всего из трех слов: «Мне очень жаль».

Большая охота

После смерти Йейла Капоне стал другим. Он будто убрал какую-то перегородку внутри себя и давал волю жестокости. Когда спустя несколько месяцев в банде созрел заговор против него, Аль не стал уничтожать изменников чужими руками. Он созвал всю банду на банкет в лучшем ресторане, а когда подошло время тостов, взял в руки вместо бокала бейсбольную биту, подошел к троим изменникам (которых тотчас разоружила и связала его охрана) и стал наносить удар за ударом. Как будто он мстил этим ничтожным людям за то, что ему пришлось сделать с Фрэнки. Удар за удароми – тяжелая бейсбольная бита в его белых холеных руках ходила ходуном, пот и слезы заливали глаза, но он бил и бил, пока не размозжил черепа всем троим. Да! Все, чего он достиг в жизни, он сделал своими руками. Наверное, ему хотелось вот так же размозжить череп всему этому проклятому городу... Но город продолжал жить. И в городе продолжали пить виски. Пить – и ненавидеть Аль Капоне.

Страх, который вызывало его имя, распространялся по всей Америке. Власти пытались принять меры. Против него, как и против большинства чикагских гангстеров, у полиции не было никаких улик. Свидетели молчали. Одни из страха, другие за деньги, но большинство – потому что были мертвы.

Сицилийская мафия, давшая жизнь американской мафии, строилась на нескольких очень простых и очень эффективных законах, и главным из них был Omerta – «кодекс молчания». Ни при каких обстоятельствах не следовало ничего говорить полиции. Молчать. Просто молчать. Пока человек следовал этому правилу, он оставался частью мафии, и она помогала его семье, устраивала ему побег, давала взятку прокурору. Стоило ему произнести хоть слово – и он становился ходячим трупом. Его жизнь продолжалась ровно столько, сколько нужно, чтобы найти цель и выстрелить.

Поэтому против Капоне у полиции не могло быть никаких доказательств. Не прибавилось их и после «Дня святого Валентина», чудовищной чикагской бойни, всколыхнувшей всю Америку. Это случилось 14 февраля 1929 года. В тот день последнему из конкурентов Аль Капоне, бутлегеру Морану, позвонил неизвестный и сообщил, что ему удалось угнать грузовик Капоне с первосортным виски. Вся банда Морана собралась в гараже, чтобы принять товар. Но это была ловушка: вместо грузовика к гаражу подъехала машина, похожая на полицейскую, и в двери вошли двое людей в полицейской форме. Бутлегеры и не думали сопротивляться, ведь против них не было никаких улик! Они спокойно дали себя разоружить и поставить лицом к стене. Никто из них не видел, как следом за мнимыми полицейскими в гараж вошли четверо людей Капоне с автоматами... Говорят, последний из семи гангстеров Морана, которого полиция застала еще живым, перед смертью успел прошептать лишь одну фразу: «В меня никто не стрелял».

Теперь Капоне владел всеми поставками спиртного не только в Чикаго, он управлял подпольным рынком алкоголя во многих городах Америки. Его фотографии печатались на первых полосах газет. Большинство штатов объявило его персоной нон-грата. Его пытались выслать из Чикаго за бродяжничество (поскольку он не имел официальных доходов), за ношение оружия... К чему еще могла придраться полиция? Ни к чему! Но в 1930 году каждое свое заседание в Белом доме сам президент Соединенных Штатов Америки заканчивал одними и теми же словами: «Когда же вы арестуете этого Аль Капоне?»

В воздухе пахло большой политикой. Судебная машина лихорадочно искала ту недостающую деталь, которая помогла бы ей прийти в движение. К 1931 году эта деталь была найдена: Налоговый кодекс! Против Капоне возбудили дело об уклонении от налогов.

Клетка

Дело было собрано буквально за несколько месяцев. Конечно, про доходы Капоне не было известно ничего и никому. Ориентировались лишь на то, что он потратил. И только через себя, а не через подставных лиц. Покупка виллы в Майами, скачки, дорогие костюмы и сигары... Всего-то на жалкие $300 000 за пять лет! Адвокаты, убежденные в победе своего подзащитного, действовали вполсилы. Казалось, их клиенту ничего не грозит. Но, к их удивлению, прокурор и судья были настроены очень решительно.

Когда на допросе Капоне, искренне не понимавший, почему на этот раз нельзя договориться о сумме откупа, предложил заплатить все налоги за пять лет в пятикратном размере, прокурор с негодованием заявил: «Не смейте торговаться с американским правительством!» Вот откуда дул ветер.

Да, сухой закон в Америке доживал свои последние месяцы. И у следствия не было никаких зацепок против Капоне, кроме уклонения от налогов. Но зато у них было личное указание президента – дать максимальный срок. Неслыханный срок по этой статье. И 22 октября 1931 года Аль Капоне его получил: десять лет лишения свободы в тюрьме строгого режима...

Поезд уходит прочь из Чикаго. В темноту, в сырую октябрьскую ночь. Не первый класс, не купейные вагоны. Вагоны с зарешеченными окнами. На платформе тесно от журналистов, сверкают магниевые вспышки... Вот наконец и он – человек, которому, наверное, ни один из этих журналистов никогда бы не отважился посмотреть в глаза. Загораживаясь рукой от ярких бликов, он идет по перрону в сопровождении чуть не взвода полицейских. Останавливается у вагона. Кроме журналистов, провожающих совсем немного. Жена, старший сын, несколько самых близких друзей... Капоне оглядывает их, прищурив глаза, и достает из жилетного кармана гаванскую сигару. Наверное,
последнюю из тех, что у него остались.
– Хорошая ночь! Покурим на прощанье. Господа полицейские, у вас ведь принято исполнять последнюю волю приговоренного?
Странно курить сигару осенней ночью у дверей тюремного вагона. Это действительно последняя его воля, последняя свобода. Он не вернется. Спустя десять лет, после тюрьмы Алькатрас он будет уже не Капоне, а больным стариком, которого выпустили умирать. Но пока журналисты делают его последние фотографии, он улыбается своей жесткой улыбкой, и его пронзительный цепкий взгляд окидывает перрон.

...Он был такой один. Единственный. Неповторимый. Подобного ему не будет никогда. То ли мир изменился, то ли государство стало сильнее. Но образ Аль Капоне останется навеки, ибо человек, в котором дремлет до поры жестокий и сильный зверь, скованный обстоятельствами своего рождения и законами большого общества, в погоне за своей свободой и за своими желаниями слишком часто вынужден идти против течения.